Бриджит Энгман

の

Ranma Monogatari
или
Повесть о Ранме

перевод hitori sabi

Часть 5

Примечание: В этой главе много стихов плохонько адаптированных из разных источников. Чтобы упростить дело, у каждого есть номер и аббревиатура. ККС - Кокинсю, ИСЕ - Исе Моногатари (прим. 1). Есть! (Ну, а там, где источник не был указан пришлось крутиться самой - не обессудьте.)

Ранма стоял столбом, вытянув руки, пока Коремицу вносил последние штрихи в его одеяния. Солнце заглядывало в окно, как это бывает в середине утра, загадочно поблескивая на курительнице в углу и собирая золотые отсветы на вышитых халатах. Коремицу был во всю поглощен тем, как ниспадают Ранмины рукава; его мельтешение еще сильнее нервировало Ранму.

Сегодня он собирался ко двору. Он не смог бы точно сказать трясло его от волнения или от предвкушения. Ему все еще было неуютно в новой роли, и, несмотря на то, что ему здорово везло, всегда оставался шанс, что в нем разоблачат самозванца, кто знает, к каким ужасным последствиям это приведет. И все же он почему-то чувствовал, что визит ко двору был первым шагом на пути к спасению Аои от этого призрака, который мучил ее.

Несмотря на солнечный свет от воспоминаний о прошлой ночи по спине у него пробежал холодок. После того, как видение исчезло, он бодрствовал некоторое время, ожидая, что оно появится снова, но, когда к Аои вернулся спокойный сон, а за окошком взошла луна, сморило и его. Почему-то ему снилось, что он лежит в своей собственной комнате, Акане склонилась над ним с влажным компрессом, с которого капает вода, глаза ее заволокло беспокойство. Ее губы беззвучно двигались, и он увидел, что она держит его за руку, и почувствовал, что пальцы ее слегка увлажнены, инстинктивно он знал, что это слезы, которые в печали катятся у нее из глаз... Когда он, наконец, проснулся, оказался в комнате, где не было ничего, кроме понемногу рассеивающегося курения благовоний. Как раз к его пробуждению появился Коремицу, лепеча, как полоумный. Ранма подозревал, он разоряется о Великом дне, дне визита ко двору, о, я весь трепещу!.. Плевать. Ранма планировал провести этот день, высматривая тот гребень. Бабочки и бриллианты. Если повезет, они не окажутся распространенным узором - он так и видел, как бесцеремонно пытается подсчитывать бабочек в девичьих нарядах.

Коремицу отступил на шаг, придирчиво изучил Ранму и поджал губы, обойдя вниманием косичку, радостно торчащую из-под блестящей шапки. Однако слуга усвоил вчерашний урок или, скорее, разглядел, как вызовом сверкают глаза Ранмы, так что ему оставалось только одно, но вместо этого, отведя глаза, он склонился и подергал за краешек Ранминых рукавов. Он тянул и тянул свои краешки, так что Ранма нагнул шею, чтобы поглядеть, что за ерундой он там, внизу занимается, тут и вздрогнул от нервного писка: "Мой господин!"

"Ась!" - Ранма дернулся от неожиданности.

"П... прощу прощения, мой господин", - зачастил Коремицу тихонько. "У меня и в мыслях не было вас пугать. Я только хотел сообщить, что взял на себя смелость вызвать экзорциста... для госпожи Аои, естественно." Коремицу старательно избегал смотреть Ранме в глаза, что Ранма походя, отметил, закатив собственные глаза от досады. Очевидно, новости о несчастье Аои распространялись по дому, как чума, но все же он думал, если бы местные могли хоть что-нибудь для нее сделать, сам он сидел бы в школе.

"Если ты считаешь, что это поможет, дружище, валяй", -  Ранма пожал плечами под гнетом своих одеяний.

Коремицу вздернул голову и изучил Ранмино лицо, как бы прикидывая. "Вы понимаете, господин мой, что экзорцизм лучше всего подействует, если вы сами, побудете в комнате, пока проводится изгнание нечистого. Ваше присутствие укрепит дух госпожи Аои, если вы не возражаете."

"Само собой. Все равно здесь делать-то нечего", - пробурчал Ранма. Он не был готов, к тому что Коремицу так бурно отреагирует.

"Мой господин! Вы не понимаете, насколько это важно! Хотя, вы же согласились, быть может, я все же зря волнуюсь."

"Коремицу, что ты там бормочешь?"

"Ничего, мой господин. Совсем ничего. Какое облегчение." Сияя, Коремицу отступил. "Ну, вот. Какой вы представительный. Будете гвоздем состязания. Отошедший от дел Император(прим. 2) Го-Сайхо - судья, а он, как всем известно, может присудить победу только по достоинству рукавов поэта, знаете ли."

Ранма застыл. Он этого не слышал, о, нет, пожалуйста. "Состязание?" - сказал он, быстро облизнув губы, - "Какое состязание?"

"Ах, господин мой, всегда вы меня дразните. Состязание поэтов, конечно же."

Ранма растянул губы в улыбке, в которой не было и тени легкомыслия, как он рассчитывал. "Какое еще состязание поэтов?" - спросил он голосом, как будто откусил лимону.

Улыбка на губах Коремицу скончалась. "Бог мой", - тихо сказал он. "Вы не могли забыть." Выражение лица Ранмы говорило само за себя. "Бог мог", - усугубил он и встряхнулся. "Что ж тогда нам придется задержаться для ваших упражнений, так ведь? Сколько времени вам может потребоваться, чтобы написать три стихотворения?" Пока они шли по коридору, Коремицу поспешал не так быстро, как Ранме хотелось бы, чтобы он шел. "Одно хорошо, мой господин. Во всяком случае, ваше первое стихотворение должно открывать состязание, так что без вас они начать не могут."

Ранма не видел в этом ничего хорошего.

* * *

Отставной Император Го-Сайхо барабанил пальцами по бедру. Куда подевался Средний Советник Ранма? Опаздывает. У мальчишки нет никакого уважения к старшим.

Он оглядел свой двор. Хотя он давно уже передал тягостные монаршьи обязанности своему дальнему племяннику, он все еще мог распоряжаться впечатляющим скоплением народа. В его чертоге все придворные красотки в строжайшей упорядоченности, возлежат на резных подлокотниках, хихикая в рукава, лениво развлекают себя сами, их яркие шелковые халаты и длинные черные волосы - прекраснее шелка, подумал он со вздохом - изящно плывут за ними. Это напомнило ему одно стихотворение великого Аривара но Нарихита, написанное, когда он глядел через ограду на ничего не подозревающих дев Касуги:

"С равнины Касуга
молодых фиалок на тебе
узоры, платье...
И не знаешь ты пределов
мятежным смутам, как и Синобу." (Исе 1)

Нарихита был из тех мужчин, что следуют велениям своего сердца, во истину так.

За дверью возникло некоторое волнение - топот ног, ропот. Отставной Император оставался недвижим подобно Будде, и только слегка прищурил глаза, которые выдавали его возбуждение. Кажется, его увеселение начинается.

* * *

Ранма затормозил и остановился за дверями Большого Дворцового Зала только слегка запыхавшись. Коремицу пыхтел за ним, осмотрительно придерживая Ранмины стихи отдельно между пальцами. Слуга вздохнул поглубже и быстро просмотрел листы окрашенной бумаги, не обращая внимания на недоуменные взгляды стражников у дверей.

"Нам повезло, господин Ранма", - прохрипел он. "Чернила, наконец, высохли." Он передал три длинных бумажных полосы Ранме и принялся заново укладывать Ранмины растрепанные одеяния.

Сам Ранма нуждался в нескольких восстановительных дыхательных упражнениях; его живот, кажется, был втянут в королевскую битву с его легкими, и их исступленная гонка в горку по дорогам, которые Ранма мог поклясться были вымощены валунами, наградила его пульсирующей головной болью.

"Слышь, Коремицу", - сказал он, наконец. "Все, что от меня требуется, войти, прочитать свои стихи, когда Отставной Император меня вызовет, а слуги дальше сами разберутся, да? И ты там будешь, да?"

Коремицу отступил, придирчиво рассматривая Ранмины одежды. "Вас могут еще вызвать для обсуждения достоинств ваших стихов и стихов ваших соперников", - бросил он небрежно.

"Да на здоровье. Как будто я могу предложить что-нибудь дельное." Он подтянулся, собираясь. "Ну, ладно. Вперед", - и кивнул привратнику, который отодвинул дверь.

* * *

Они все под одну гребенку.

Это первое, что пришло ему в голову, за ним пришло понимание, что под ту же гребенку и он, и ему не нравился этот фасон.

Примерно половина людей в зале была одета, по существу, в то же, что и Ранма - верхний халат из бордового шелка, расшитый золотыми нитями узорами бамбука и несколько поддевок всех оттенков бордового до бледно-розового, почти белого. Единственная разница была между одеяниями мужчин и женщин, и заключалась она в узоре, но не в ткани.

У остальных - другая команда, предположил Ранма - похоже, основным цветом был оранжевый, ослепительный оранжевый, который яростно соперничал с бордовым, серебряная вышивка придавала халатам странное лунное сияние. В конечном итоге бордовый и оранжевый складывались в мозаику, от которой голова у Ранмы разболелась куда пуще прежнего.

Справа от него было свободное пространство, так что он прошел и уселся с напускным безразличием, шкурой чувствуя, как за каждым его движением наблюдают. Он чувствовал себя, как Мифуне Тоширо в том старом фильме "Трон в Крови" (прим. 3) - человек видит, что все вокруг него не то, чем является, и пытается не выдать себя. В конце фильма он помер? Или рехнулся? А может, то и другое.

Коремицу опустился рядышком на колени и прошептал ему на ухо. "Мой господин, уже, наверное, слишком поздно, но... пожалуй, вам не следовало сюда садиться", - голосок у слуги был тоненький и роковой.

"Почему это? Здесь больше никто не сидит."

"Да, но..." - слуга взял нервную паузу, но, в конце концов, собрался с духом. "Госпожа Аои..."

"Она здесь?" - взгляд Ранмы метнулся по залу и, наконец, остановился на таком знакомом лице. Особенно с таким выражением. Если бы взгляд убивал, он был бы уже кучкой пепла под блестящей черной шапкой. Слишком поздно он увидел свободное место рядом с ней и выдавил маленькую скромненькую улыбочку. В ответ ее брови сошлись, пожар полыхнул во тьме ее глаз, и она нарочно подвинулась так, что полулежа заняла свободное пространство, повернувшись непреклонной спиной к Ранме.

Там, рядом с ней, была другая женщина, и она, не отрываясь, смотрела прямо на Ранму.

Со скрипом он узнал её. Набики! Но, боги, что она с собой сделала? Он вспомнил их последнюю встречу, когда он в бешенстве искал Аои, однако пелена ярости застила память, он не мог вспомнить её лица. Не верилось, что он не заметил. Лицо её было напудрено до белизны кости, губы нарисованы заново гораздо меньше, чем они были на самом деле. Брови, как будто сбрили, на их месте были два тёмных мазка, нарисованных посредине лба. И страшнее всего, губы ее были приоткрыты в застенчивой улыбке, и, похоже, зубов у неё не было.

Ранма припомнил что-то насчёт того, что в это время принято было чернить зубы, и содрогнулся. Набики выглядела как кукла - а с этим выражением на лице, как злая демоническая кукла из преисподней.

Однажды кукла пыталась его убить.

Оглядев комнату, Ранма понял, что все женщины здесь, за исключением разъярённой Аои были раскрашены точно также. Он был окружён куклами. Он подавил желание убежать.

Дрожащий старческий голосок продребезжал с передней части зала: "Ну, теперь, когда Средний советник Ранма почтил нас своим присутствием, мы можем начинать состязание. Представляйте сухама!"(прим. 4)

Ранма застыл как заяц, услыхавший завывание волка, отсутствующим взглядом глядя, как слуги прошмыгнули вон из залы. Медленно взгляд его вскарабкался на помост и остановился на высохшем тщедушном человечке, который восседал там, в царственном великолепии, пурпурный халат, щедро расшитый драконами и фениксами, божественное выражение на сморщенном личике. Нет. Этого не могло произойти, этого просто быть не могло.

Судьёй был Хаппосай.

* * *

Слуги возвратились в сопровождении мужчин, согнувшихся под тяжестью того, что напоминало два здоровенных сервировочных стола; Ранма с радостью сосредоточился на них, вместо самого распоследнего человека, которого он бы хотел здесь увидеть. Слуги установили столы с каждой стороны перед возвышением. Ранма вытянул шею и увидел, на них были миниатюрные пейзажики, выполненные из ткани, драгоценных камней и металлов. Двое слуг гордо встали перед ними, и Ранма заметил, что они одеты в более скромные вариации бордовых и оранжевых костюмов.

Оранжевый слуга выступил вперед и произнес высоким, певучим голосом: "Правая сторона представляет прекрасные холмы Ёсино." Он старательно согнулся в поклоне и отступил в сторону, так чтобы собравшиеся смогли рассмотреть тонко выполненные вишневые деревья в цвету, вырезанном из перламутра, и извилистую реку из голубого шелка, прорезавшую, сияя, холмы из парчи.

Бордовый слуга точно также выступил вперед и объявил: "Левая сторона представляет одинокий берег Сумы." Этот сухама изображал изящные сосны с нефритовыми ветками и скалистую береговую линию, запорошенную золотым песком и россыпью отшлифованных полудрагоценных камней; скалистый утёс перетекал в холмы, а в самом отдаленном от берега уголке цвела единственная вишня. Слуги отступили, чтобы встать по углам с внешней стороны, каждый благоговейно держал маленькую корзиночку.

"Ну-ка, поглядим!" - Го-Сайхо соскочил вниз в сторону правого сухама. Сложив руки за спиной, он не спеша прогулялся вокруг него, играя вишневым цветом, который, как вскоре обнаружилось, крутился. По-детски изумленно втянув воздуха, он присел на корточки возле столика, увлеченно заставляя цветки вращаться.

"Эй, я могу раскрутить сразу двенадцать!" - объявил он всему собранию. По комнате пролетел учтивый смех. Наконец, Верховный Император встал и кивнул: "Да, вот так!"

Он повернулся к другому столику, глаза его блестели. "Ах, отдаленные, скорбные берега Сумы!" Он всхлипнул, глаза его наполнились слезами, которые так и сверкали при свете ламп. "Одинокое место изгнания, где ветер воет в соснах и волны сокрушительно бьются о берег." Он наклонился к слуге, который вытянулся в струнку, и доверительно добавил: "Там нет женщин. Совсем нет." Слуга кивнул в совершеннейшем замешательстве.

"Так!" - Го-Сайхо задумчиво потер подбородок. "Славненько. Только нужно еще кое-что. Дайте-ка мне." Он потянулся и проворно завозился с галькой на берегу. "Вот! Идеально." Ранме пришлось немного наклониться, но он увидел, что камешки были выложены таким образом, чтобы сформировать иероглиф "женщина", он вздохнул. День обещает быть долгим.

Го-Сайхо шустро заскочил обратно на возвышение и уселся на своей мягкой багряной подушке, заранее улыбаясь, что сделало его похожим на акулу. "Что ж, тогда начнем?" После этого риторического вопроса он немного помолчал и сам себе ответил. "А как же иначе. Итак, для первого состязания с Левой стороны у нас Средний Советник Ранма. Выйди вперед, сынок."

Ранма медленно поднялся, стихотворение скользнуло в руку, и, лавируя между сидящими гостями, вышел вперед. Глянув назад, он увидел, как Коремицу трясет головой, указывая сухама, так что он остановился против пейзажа Сумы, стараясь не смотреть ни на кого. Не смог удержаться и быстро глянул на Аои, которая выглядела, кажется, еще сердитее; колотила свернутым веером по своей ладони так, будто хотела, чтобы ей подвернулась его башка.

Снова раздался голос Го-Сайхо, заставив Ранму вздрогнуть. "А с Правой стороны стихотворение представит, конечно же, устроитель этого состязания, великолепный Сайсё."

Сайсё! Ранма вскинул голову и оглядел зал, ревниво оценивая каждое лицо. Сперва никто на зов не пошел, и взгляд его, наконец, притянуло обратно к Аои. Был краткий миг, когда он ожидал увидеть предвкушение, потаённую влюблённость, даже обожание на этом лице, и резкий приступ "чего-то", раскроив на части, почти ослепил его. Выражение ее лица, безусловно, изменилось, было там даже предвкушение, но какое-то нездоровое, вкупе с раздражением и смирением. Отнюдь не такое должно быть у девушки, которая собирается посмотреть представление своего возлюбленного, подумал он, и удивился облегчению, которое испытал.

Затем послышался шелест шелков, и Ранма увидел, как фигура, сидевшая в затененном алькове, выступила вперед, на свет. Его оранжевые халаты горели огнем восходящего солнца; поступь его была тверже камня. А лицо его... Поглядев ему в лицо, Ранма узнал всю правду об отношениях между Сайсё и Аои.

Которые заключались в том, что между ними не было никаких отношений. Ранме понадобилась только взглянуть на это лицо, чтобы все сомнения рассеялись, Аои никогда не была и не будет любовницей Сайсё.

То было лицо Татеваки Куно.

Сайсё сделал три выверенных шага и остановился, чтобы обозреть комнату, с высоко поднятой головой, сдерживая улыбку. "Услышьте же благоговейно поэзию, что струится с моей кисти, подобно Небесному потоку", - важно провозгласил он, взмахнув несколькими длинными полосками бумаги. "Во истину я удовлетворю любую вашу поэтическую прихоть. Я, чьи слова повергают женщин в слезы, чье изящество предмет всеобщей зависти, чья чувствительность такова, что тронут я легчайшим дуновением, я, которого зовут мужчины Блистательным Советником, приведу Правую сторону к победе!"

"Ну, это если ты когда-нибудь начнешь читать стихи", - автоматически съязвил Ранма.

Едва ли мигом позже сложенный веер, ведомый дланью Го-Сайхо, шмякнул его по кумполу. Верховный Император вернулся в свое царственное положение, поглаживая веер скрюченными пальцами. "Никакого уважения", - мрачно пробубнил он.

Сайсё смертельно побледнел. "Как смеешь ты насмехаться над великолепным Сайсё? Ужель считаешь, что ваша жалкая команда соперничать способна с моим блеском? О нет, ты заблуждаешься", - улыбнулся он язвительно."Но коль желаешь ты свой пыл с моим схлестнуть, представь отрывки своих виршей, чтоб мог я преподать тебе урок - сё не искусство."

Ранма склонил голову на бок, внимательно оценивая противника. "Знаешь что", - сказал он, наконец, - "Я-то думал ты не можешь выглядеть глупее, чем когда мечом вокруг махаешь, но с розовой бумажкой все намного хуже. Я заблуждался."

Даже шея у Сайсё покраснела. "Что мелешь ты? Любовник нежный я, но не боец!"

"Ну... да", - хихикнул Ранма. "Держу пари, ты хнычешь как ребенок, каждый раз когда наступишь на жука."

"Да как ты..."

"ТИХО!"

Голос Го-Сайхо пророкотал по комнате, обрывая тираду Сайсё. Ранма сложил на груди руки, направив самодовольный прищуренный взгляд на разъяренного противника. Го-Сайхо прочистил горло в тишине, затем продолжал степенно, как будто ничего не произошло.

"Тема первого стихотворения - вишни в цвету - трогательные предвестники весны. Сайсё", - понизив голос, - "Как организатор поэтического состязания и лидер Правых, ты можешь прочесть первым."

Сайсё выпрямился - весь оскорбленная гордость. "Ну что же, очень хорошо." Он принял позу, простерев одну руку с написанной копией своего стихотворения, другую - с мольбой; глаза его подозрительно обратились в направлении Аои. Выдержав драматическую паузу, он начал декламировать низким голосом.

"Ах, когда б на пути
поток мне не встретился бурный,
что спешит меж камней, —
я для милой, не видевшей вишен,
отломил бы цветущую ветку…" (ККС 54)

Ранма наблюдал за каждым элементом его представления с напряженным внимание, впитывая все тонкости движений и полутона голоса. "Надо сделать все как следует", - подумал он мрачно. Стихотворение о вишневом цвете было лучшим из его торопливо написанных стихов, которые, к несчастью, не о многом говорили. Хорошо хоть Коремицу мог немного посоветовать в грамматике, и темы у него были довольно легкими. Поэтому, когда Сайсё закончил, и Го-Сайхо указал на Ранму, он принял такую же позу и продекламировал собственное стихотворение так хорошо, как только мог.

"Кто явился сюда,
чтоб сорвать эту ветку с цветами?
Ведь как будто бы сплошь
расползлась весенняя дымка,
укрывая вишню по склонам… " (ККС 58)

Когда последний звук затих, он глубоко вздохнул и понял вдруг, что слегка дрожит. Чувствуя себя непривычно опустошенным, он опустил руки и тут почувствовал, как кто-то тянет его за рукав. Поглядев вниз, он увидел серьезное круглое лицо бордового слуги, который пристально смотрел на него, протянув руку. Не зная, что еще делать, Ранма вручил ему листок с написанным на нем стихотворением. Слуга важно проследовал к сухама и прикрепил длинной золотой булавкой бумажную полоску к единственной вишне. Взглянув на столик с другим пейзажем, Ранма заметил, что стихотворение Сайсё было также приколото.

"Хммм..." - Верховный Император явно задумался и, нахмурившись, закрыв глаза, постукивал пальцами по коленям. "Должен заметить мне нравится романтический оттенок стихотворения Сайсё. Однако изображение дикого потока не достаточно элегантно. А легкая задумчивость и удивление в стихотворении господина Ранмы весьма трогают. И должен я добавить, Ранма, сегодня рукава твои ниспадают особенно изящно. Однако я, конечно же, присуждаю победу Правым."

Ранма, чья грудь начала раздуваться от гордости, шумно сдулся. "Так... Так ты ж сказал, мое тебе больше понравилось!" А что, не так?

Го-Сайхо недоуменно покосился на него. "Удивляюсь я с тебя, мой мальчик. Ты знаешь, что Сайсё организатор состязания, поэтому из уважения я должен присудить победу в первом раунде ему."

Ранма покраснел. По правде говоря, он не знал. Хотя, наверно, должен был. Самодовольный вид Сайсё прямо-таки бесил его, а поглядев в сторонку, он увидел, что Аои выглядела совершенно смущенной, под легким слоем пудры, лицо ее густо покраснело. "Должно быть... это... я слегка увлекся", - сказал он смиренно, насколько мог. "В пылу сражения, и все такое..."

Го-Сайхо понимающе кивнул. "Как я тебя понимаю. Нет ничего проще, чем воспламениться, следуя путями своего искусства." Он наклонился ближе и сказал доверительным шепотом. "Не переживай, мой мальчик. Если ты пожертвовал на выброс в первом состязании такое стихотворение, я жду не дождусь твоих настоящих работ." Он подчеркнул это звонко стукнув Ранму веером по плечу, поубавив тому присутствия духа. После чего громко объявил: "Итак, на второй круг..."

Ранма слабо улыбнулся, сопротивляясь порыву стукнуть Верховного Императора по его императорскому носу, и отвернулся, чтобы вернуться на свое место.

Он попытался улыбнуться Аои, проходя мимо, но она избегала его взгляда.

"Отлично!", - мрачно подумал он. "Если она собирается так себя вести, хотя я даже ничего не сделал, то это просто замечательно. Ей-богу! Она такая... такая не..."

* * *

"Какой идиот", - думала Аои, глядя, как ее супруг потащился обратно на свое место - окруженное прекрасными женщинами, как она отметила. "Опаздывает, раздражает Верховного Императора своими выходками..." Разумеется, она должна была признать, что сама не была от Верховного Императора в большом восторге. Он смотрел на девушек с таким странным выражением лица - а однажды, когда пропала большая часть ее нижних шелковых поддевок, она могла бы поклясться, что видела, как его крошечная фигурка бежит по садовой стене. Но Ранма вечно заходил слишком далеко. Из-за попытки Го-Сайхо взять его под свое литературное крыло, это стало всем известно; Ранма сопротивлялся, но с каждым выпадом выглядел все хуже. "Идиот..." - подумала она нежно, против воли вспоминая, как она свернулась калачиком у него под боком прошлой ночью.

Сон, конечно, приснился. Ему было все равно с мужем она или нет... Но Аои старалась не думать о своем сне, пока бодрствовала, потому что, когда думала, ей начинало казаться, что, возможно, это был не сон, и она действительно была...

Она встряхнула головой и глянула вниз на бумаги, лежащие перед ее сестрой, Тейши. У Тейши были литературные притязания - однажды она сказала, что единственный путь к истинной власти для женщины - написать роман или вырастить Императора, а ей не особенно хотелось утирать императорский нос. Что она писала? "... Когда господин Сайсё представил свое стихотворение, все собрание прослезилось от его красоты. Непритязательный Средний Советник вынужден был признать свое поражение перед его великолепием. И даже дракон и феникс на королевских одеждах запели от радости." Аои содрогнулась. У Тейши был до боли острый ум, однако, время от времени, чересчур саркастичный; не знай ее, вы могли бы решить, она это всерьёз.

"Нравится?" - Тейши наклонилась ближе, понизив голос достаточно, чтобы не мешать поэтам.

"Очень мило", - сказала Аои. "Кроме непритязательного Среднего Советника."

"О, я наступила на любимую мозоль, дорогая сестра?" - криво усмехнулась Тейши. "Он сегодня в ударе. Состязания еще начаться не успели, а он уже умудрился привлечь к себе всеобщее внимание. Особенно прической."

"А мне нравится его прическа", - небрежно сказала Аои.

"Еще бы", - отозвалась Тейши. "Ты, видно, не считаешь, что он странно ведет себя в последнее время."

"Как это странно?" - Аои начинала закипать, но говорила по-прежнему тихо. "Если ты намекаешь на то, что он на прошлой неделе оставался ночевать дома или так..."

"Успокойся, сестра", - на губах у Тейши заиграла чудная понимающая улыбка. Она принялась крутить в пальцах свою кисть, пристально уставившись на черный кончик с выражением глубокой задумчивости. "Знаешь, прошлой ночью он сказал мне нечто ужасно странное."

"Ты видела его?" - Аои слегка покраснела, припомнив ссору, которую, конечно, все слышали.

"О, да. Я сообщила ему, где тебя найти", - Тейши наклонилась еще ближе, так близко, что Аои могла разглядеть отдельные крупицы пудры у нее на лице. "Когда я объяснила ему, он сказал нечто странное. Набики."

"Назвал тебя коварной?"

"Нет, он сказал так, будто это мое имя. Вот что самое странное", - не сводя глаз с Аои, Тейши немного отодвинулась. "И разговаривает он не похоже на себя. Не замечала?" Когда Аои промолчала, Тейши продолжила. "Я знаю, ты довольна, что он дома, но..."

"Довольна!" - прошипела Аои. "Чего мне радоваться? Тому, что он, наконец, приходит домой ко мне, только когда доказательство его мужественности маячит перед ним? Что он все равно проводит дни, кто знает где, кто знает с какими женщинами? Что он..."

"Что он интересуется ребенком", - прервала Тейши. "Что спит рядом с тобой и радуется своему отцовству. Что он, может даже, как ты полагаешь, начинает любить тебя."

Аои поглядела на свои руки, сложенные на выпирающем животе. Люди глазели на нее, потому что она вышла, будучи так близко к сроку, но она не могла пропустить сегодняшний день. Не когда Ранма...

"Ага", - улыбнулась Тейши, - "Вижу, я права."

"Ничего ты не знаешь!" - проворчала Аои.

"Тогда позволь спросить тебя, сестра. Сколько стихов ты написала ему сегодня?" Аои не ответила; Тейши, торжествуя, опустила глаза и вернулась к своим бумагам.

"Сестра..." - наконец, сказала Аои. "Прошу тебя, не надо об этом говорить. Ему такое может не понравиться..."

"Само собой", - сказала Тейши, не поднимая глаз. "Его репутация погибнет, если его полюбит жена. Жена, которую он не хотел. Однако..." - с озорной улыбкой, совсем как в детстве, Тейши посмотрела на нее, - "... ты носишь его ребенка, все-таки. Возможно, ты недооцениваешь его привязанность."

"Я в этом сильно сомневаюсь..." - тихо сказала Аои, но, пока разливались вокруг приглушенные стихи, она воображала Ранму на своем месте, позади нее, как он глядит, быть может, ей в спину, созерцая ее волосы, гадая, может, он, даже думает, что она...

* * *

"...милая. Такая, такая..."

Он оборвал цепь своих мыслей, напомнив себе, что дело не в Аои, по крайней мере, сейчас. Дело в том, чтобы найти ее мучителя. Если он это сделает, быть может, он отправится домой и больше никогда не станет снова писать стихов. Эта мысль здорово его взбодрила.

Конечно, ему все-таки придется пережить сегодняшний день. И после двойной невезухи - у Хаппосая и Куно здесь были двойники, больше неприятных сюрпризов ему не хотелось. Так что, усевшись снова рядом с Коремицу, он принялся изучать лица, отыскивая кого-нибудь из знакомых. Некоторые сосредоточенно внимали поэтам - большинство тихонько болтали или отхлебывали сакэ из плошек или закусывали... Еда определенно будет кстати; он послал Коремицу достать что-нибудь, а сам продолжал глядеть, не особенно успешно.

Все дело в прическах, решил он, наконец. У всех мужчин волосы были зализаны назад под эбоси; все женщины носили их длинными и прямыми. Он так привык к тому, что у всех прически были разными, что в этой ситуации оказался явно в невыгодном положении.

Наконец, он заметил, как в смеющемся рту сверкнули острые зубы, и пригляделся. Никаких сомнений - Рёгины клыки и его густые широкие брови.

"Господин Ранма..." - подошел Коремицу с лакированным подносом, уставленным едой - моти, рисовые шарики, орехи на выбор, блюдо с дольками мандарина и апельсина, рыба, запеченная на шпажках.

"Вот спасибо!" - Ранма, не теряя времени, приступил к делу. Пару раз набивши рот, он указал на "Рёгу" обглоданной шпажкой и сказал, жуя рыбу: "Расскажи мне об этом парне."

"Э, вы желаете мою... оценку ситуации?"

Коремицу быстро схватывал. "Ага. Давай всю подноготную."

"Ну..." Коремицу изящно взял моти и задумчиво откусил кусочек. "Как вам известно, это Вакэ но Йошикичи, Средний Советник, как и вы сами. Больше всего славен он охотой на диких вепрей."

Ранма чуть орехом не подавился. "Он охотится на свиней?"

"Да, сказывают, он бросается на них с большим пылом и забарывает пока не перестанут сопротивляться."

"Это уж точно", - подумал Ранма. "Хейанские парни все были слабаки. Ревели все время, стишками фонтанировали и все такое. Ему, поди, солдаты поросят загоняют, а он потом всю славу забирает себе." Вслух он сказал: "Как ему, когда его зовут Свином?"

"Не нравится, конечно", - Коремицу был подозрительно уверен в этом. "Вдобавок, он однажды выказал интерес к госпоже Аои, хотя, конечно, он редко делает это в открытую. Временами возникают слухи о любовных связях, но это просто разговоры. Принято считать, что он весьма сдержан."

"Не свезло, Пи-чан", - ухмыльнулся себе под нос Ранма.

То что Йошикичи не был большим бабником, было хорошо; Рёга как раз годился для того, чтобы позволить старой влюбленности омрачить остаток его жизни и ревнивая подружка могла быть мощным стимулом.

Ревность была, решил он, наиболее вероятной причиной преследования Аои - если исходить из того, что это делает кто-то живой, что тоже можно было принять, потому что он не смог бы сделать ровным счетом ничего, если бы виновник был мертв. Так что наиболее вероятными подозреваемыми были прежние подружки господина Ранмы - прежние, потому что у Ранмы не было ни малейшего желания связываться с ними снова. В любом случае, злодеем мог оказаться некто совершенно другой, так что ему даже не понадобится видеть их...

Размышляя об этом, Ранма поглядывал на одеяния дам неподалеку. Нет, никаких гребней. Ни на рукавах, ни на спине, ни на отворотах... Тут грудь, на которую он смотрел, поднялась со смешком, и, посмотрев вверх, он обнаружил жеманную улыбку, которая немедленно была прикрыта шелковым рукавом, так что все, что ему удалось разглядеть - пару прищуренных знойных глаз, к счастью неузнанных. Девушка поглядела на него минутку, потом повернулась, чтобы пошептаться с подругой рядом, та одарила Ранму долгим оценивающим взглядом, а потом зашептала в ответ. Ранма бросил взгляд в сторону, но было поздно - краем глаза он отметил, как расползается сплетня, направляясь с пугающей скоростью прямиком, конечно же, к Аои.

Он отказывался смотреть на нее. Он не желал знать, как она отреагирует. Он никогда не уставал удивляться, как ему удается разрушить собственную репутацию в долю секунды, и Ранма утешал себя мыслью, что, в конце-то концов, сегодня на линии огня была не его репутация.

Единственное, на что, как он заключил, было безопасно смотреть, это состязание поэтов, так что Ранма смирился с неизбежным и стал глядеть вперед с осознанно заинтересованным выражением.

* * *

Го-Сайхо объявил двенадцатое поэтическое состязание, темой которого была весна, представляемое Справа - Цуру Мокуито и. Слева - Императрицей Кириши, и тут Ранма заметил, было в них обоих что-то знакомое. Он нахмурился, в уме примеряя прически и стирая краску с лица, сперва у Кириши.

Она продекламировала стихи чистым нежным голосом, который прошил насквозь его занятье красной нитью:

"Горной вишни цветы!
Я вами пришел любоваться,
но по склонам, увы,
растеклась весенняя дымка,
от подножья до самой вершины…" (ККС 51)

Само стихотворение навело Ранму на мысль - весенняя дымка была _касуми_, и чтица тоже. "Императрица, ё моё?" - подумал он, мысленно присвистнув. "Касуми неплохо устроилась... погодите..."

"Коремицу?" - еле выговорил он. "Когда они говорят, что она Императрица... они имеют в виду, что она замужем за..." - он сглотнул, - "...за ним..."

"Го-Сайхо? Конечно, нет. Госпожа Кириши любимая супруга нынешнего императора, Го-Тофу", - Коремицу указал на одетого в бордовое господина, который глядел на Кириши с обожанием. Казалось, его блестящая шапка вот-вот задымится.

Соперник Кириши был высоким мужчиной со слегка выдающимися скулами; глаза его были закрыты, пока он внимал ей, затем в свою очередь он прочел:

"Нет пристанища ей —
вотще меж деревьев порхает,
и над склонами гор,
еле слышен, звучит порою
безнадежный призыв кукушки…" (ККС 29)

С последними словами, глаза его распахнулись, он поглядел поверх собрания, как будто искал неба, чтобы взлететь. Этот голос, эти пустые глаза - Ранма вообразил на них очки, просто чтобы убедиться, но сомнений не было. Мусс.

"Похоже, вся шайка здесь", - тихонько пробурчал Ранма. Он пихнул Коремицу, который счастливо распивал Ранмину порцию сакэ, и указал на Мокуито.

Коремицу кивнул и с готовностью просветил его. "Цуру Мокуито - младший советник, который тесно сотрудничает с Правым Министром, а потому он один из ваших соперников при дворе. По большей части, он закрытый человек, известен в основном своими умениями в охоте с луком и стрелами. Предпочитает охотиться на водоплавающую птицу, поскольку, как он утверждает, это сложнее всего. О его меткости слагают легенды." Коремицу снова разговорился, и несколько человек поблизости уставились на них; Ранма утихомирил его локтем по рёбрам.

Так Мусс был легендарным стрелком. Ха. Ранма задался вопросом, пишет ли он в этом времени Шампу пошлые стишки."Так что, Коремицу, ты говоришь, Утёнок накоротке с Правым Министром. Стало быть, я связан с Левым?" Коремицу не ответил, на лице его появилось особенно потешное выражение. "Коремицу?"

"Утёнок?" - хохотнул он, наконец, чуточку слишком громко. И слишком долго.

"Смотри", - начал Ранма, но его оборвал рёв спереди.

"Господин Ранма! Сколько еще прикажете вас вызывать?" Сухонький старичок раздраженно подскочил, и Ранма, выходя вперед внутренне вскипел. Проходя мимо, он заметил, что к сухама прикреплены еще стихи, а также появилось несколько статуэток, которые, Ранма решил, были нужны для ведения счета - крошечная нефритовая рыбка украшала волны Сумы, а на деревьях Йошино появились птички из оникса.

Го-Сайхо в нетерпении притопывал ногой, когда он подошел, однако вместо того, чтобы отчитывать его, объявил тему - путешествие, и, хмыкнув, уселся. Ранма извлек свое "путевое" стихотворение и проглядел его, приготовляясь читать, прежде чем взглянуть на своего соперника.

Его противником был Вакэ но Йошикичи.

"Здорово, Свинтус", - негромко сказал Ранма, на ухо своему врагу.

Йошикичи слегка прищурился и улыбнулся, отозвавшись в том же тоне: "Твое стихотворение должно быть поистине ужасным, если ты опускаешься до оскорблений, даже не читав."

Ранма был уязвлен, однако улыбнулся бесцеремонно. "Посмотрим. Свинтус."

"Прекрасно". Обращаясь к Го-Сайхо Йошикичи повысил голос. "Полагаю, теперь очередь Правых начинать?"

"Так и есть", - согласился Верховный Император, вновь обретая былое добродушие. Ранма закатил глаза, когда Йошикичи начал текучим тенорком:

"Над горами вдали
ненавистная вешняя дымка
распростерла покров —
и теперь никому не увидеть,
где пределы родной столицы… " (ККС 413)

Ранма едва сдерживал смех, уголки его рта дергались, силясь сдержаться. Наконец, когда Го-Сайхо, кашлянув, подал знак, он продекламировал собственное стихотворение:

"Затаил дыхание путник,
завидев гору Фудзи.
Хоть путь его был далек,
не может не верить,
что вот он и дома."

"Выкуси!" - самодовольно думал он.

Однако Го-Сайхо покачал головой. "Ранма, Ранма, Ранма", - произнес он, наконец. "С болью в сердце, я присуждаю победу Правым."

"Но... Но... как гора Фудзи может проиграть? Блин, он написал про то, что заблудился! Вы совсем уже?"

"Ха!" - горячо возразил Йошикичи. "Стихи, в которых говорится о горе Фудзи, без упоминания о бессмертном огне, который теплится внутри - как можно оценить такие стихи иначе как худшие!" - голос Йошикичи был надменным и снисходительным, кулаки Ранмы сжались сами собой.

"Ты болван!" - рявкнул он. "Гора Фудзи потухла! Не было там огня веками! Не бессмертная она, а потухшая!"

Веер Го-Сайхо шмякнул Ранму по носу. "Глупый мальчишка, ничему от меня не научился? Образ Фудзияма не завершен, если не сочетать его с символическим внутренним пламенем. Нельзя разделить их!"

Ранма прикрыл лоб рукой, потирая виски. Как он может проигрывать? Его стихи не такие уж и отстойные, правда? Ладно, ну, может, и отстойные, но все равно... Проигрывать!

"Что, Ранма?" - Йошикичи глумился над ним. "Есть, что еще сказать в защиту своих стихов? Или ты готов признать поражение?"

"Щас! Я никогда не признаю поражения", - думал Ранма, выпятив подбородок. Согнувшись в поклоне, своим самым напыщенным голосом он произнес: "Разумеется, я принимаю решение Верховного Императора", - а про себя, - "хоть он и извращенец с паршивым вкусом", - а в слух, - "хотя печалит меня, что мои поэтические новшества не приветствуются. Сдается мне, я здорово опережаю время." С этими словами он изящно развернулся и вернулся на свое место.

То но Тюдзё, одетый в бордовое, сидел рядом с Коремицу и угощался остатками снеди. Он поприветствовал Ранму, просияв улыбкой, которая немного облегчила страдания его раненой гордости.

Когда Ранма уселся, То но Тюдзё немного подвинулся, чтобы сесть перед ним, на лице его была насмешливая гримаска. "Ну, я вижу, вы с Аои, как всегда, прекрасно ладите."

"Типа наоборот?" - Ранма пожал плечами. "Да все в порядке. Она просто бесится, что я с ней не сижу, но она переживёт... А ты был здесь все это время?"

То но Тюдзё лениво кивнул. "Скрывался в уголке, разве что выходил одно стихотворение прочесть."

"У тебя только одно? Вот свезло."

"Это говорит только о том, что ко мне не так благоволят. Ты помнишь, я-то не женат, тем более на дочери Левого Министра."

"А", - Ранма принял эту часть информации к сведению, чтобы обдумать позже.

"Ну", - наклонился ближе, пристально глядя в глаза Ранме. "Что ты думаешь?"

"О чем?"

"О моем стихотворении. Которое я прочитал три круга назад."

"А... Извини, друг. Я прослушал." То но Тюдзё выглядел таким разочарованным, что Ранма торопливо продолжил. "Но, если ты мне сейчас прочтешь, я... э... оценю или чего там еще."

"Премного благодарен!" - То но Тюдзё прочистил горло и негромко прочел:

"Знаю, знаю, пора
избавить себя от мучений
и о милом забыть —
но нежданно с новою силой
пламенеет любовью сердце… " (ККС 718)

"Ну", - уверенно сказал Ранма. "Это было занятно."

"Занятно? И все?"

"Ну... да?"

"Но ты находишь его волнующим, трогательным?" - настаивал То но Тюдзё.

"А как же. Само собой. Очень волнующим", - краем глаза Ранма заметил, как Аои с трудом пытается встать, живот перевешивал. "Извини, я сейчас." Он метнулся сквозь сидящую толпу и был рядом уже через секунду, поддерживая ее под локоток.

"Помочь?" - спросил он с полуулыбкой.

"Не надо", - холодно сказала она, тяжело облокотившись на него, пока вставала, а затем выдернула свой рукав. Щеки ее густо покраснели.

Ранма одеревенел, глаза его сверкали. "Слушай", - сказал он низким и резким голосом. "Я не могу уже и шагу ступить, без того, чтобы ты огрызнулась?"

Ничего не ответив, она развернулась и пошла вперед, оставив Ранму, дурак дураком, стоять рядом с ее свободным местом.

Кукла-Набики хитро посмотрела на него снизу вверх: "Так что, братец, ты присядешь или нет?"

"Здесь?" - лицо его замкнулось, Ранма резко развернулся на пятках. "Никогда в жизни!" Она снова уставилась на него, не обращая внимания, Ранма протопал обратно и плюхнулся на свое место. То но Тюдзё смотрел на него как-то странно - Ранме не удавалось до конца прочесть это выражение, это было нечто среднее между тоской и гневом, но оно исчезло почти сейчас же, сменившись безучастной скукой. Наконец, То но Тюдзё заговорил.

"Зачем ты ее терпишь?"

Ранма пожал плечами, угрюмо наблюдая за Аои, пока она шла вперед. "У меня нет выбора, дружище. И потом..." - Ранма затих; он собирался сказать, что волноваться ему осталось недолго, но То но Тюдзё непременно потребовал бы объяснений, которые Ранма давать не был готов. "Ну... и потом Аои последнее время неважно себя чувствует. Кошмары и все такое." Аои достигла передней части комнаты, где ее тепло, даже слишком, приветствовал Го-Сайхо.

"Кошмары?" - повторил То но Тюдзё странным придушенным голосом. "Какие кошмары?"

"Они... Я не знаю", - сказал Ранма, не сводя глаз с Аои. "Какая-то призрачная женщина пытается ее убить. Во сне, само собой."

То но Тюдзё помолчал с минуту и заметил беззаботно: "Женщины и их капризы. У нее, наверное, истерика из-за беременности."

"Может быть", - рассеянно сказал Ранма. Соперником Аои оказался Сайсё, который строил ей глазки. Аои зарделась и выглядела здорово смущенной. Тема заставила Ранму механически стиснуть кулаки: тайная любовь.

Начал Сайсё, не сводя пылкого взгляда с пунцового лица Аои:

"Первой встречей пленен,
я вновь о свиданье мечтаю,
но напрасно, увы, —
слишком страшно, должно быть, милой,
что ко мне привяжется сердце… " (ККС 752)

"Ну, как-то так, либо ее от тебя с души воротит", - раздраженно подумал Ранма. Аои подчеркнуто смотрела в одну точку на стене, румянец сошел, но на щеках ее играли красные пятна. С высоко поднятой головой она продекламировала:

"Я словами любви
твой слух осквернить не посмею —
но любовь в глубине,
как подземный поток, клокочет,
омывая волнами сердце… " (ККС 607)

Едва закончив, она скользнула взглядом по лицу Ранмы и снова отвела глаза, как будто хотела увидеть его реакцию. "Не", - подумал Ранма. "Это просто стихотворение для состязания; не может быть, чтобы оно имело ко мне отношение." Он подавил легкий всплеск разочарования, вызванный этой мыслью.

То но Тюдзё фыркнул, сбивая Ранму с мысли. "Не слишком ли они откровенно?"

Ранма заносчиво склонил голову на бок: "Не, он всегда такой", - и презрительно усмехнулся. "Много шуму из ничего - это про него. Будто Ак... Аои захочет иметь с ним дело."

То но Тюдзё выгнул бровь. "Откуда такая перемена сердца?"

"Да ты посмотри на него. Какая девушка в здравом уме предпочтет мне этого недоумка?"

"Ну", - задумчиво сказал То но Тюдзё. "Очевидно, что у каждого стихотворения на состязании есть свой скрытый смысл. Я вот думаю, кто же предмет ее стихов?"

Ранма чуть не сказал "я", но быть такого не могло, так ведь, так что он сменил тему. "Если так, кто предмет твоих, а?" Он по дружески пихнул То но Тюдзё локтем.

Его друг печально улыбнулся и отвел глаза. "Тот, кто меня не любит", - ответил он.

"А... ну... это плохо", - с грехом пополам нашелся Ранма.

"Но я не теряю надежды", - продолжал То но Тюдзё, глядя в пустоту.

"А это хорошо", - торопливо сказал Ранма. "В смысле, продолжай надеяться, не останавливайся, пока не выиграешь бой и все такое. Борись! Я уверен, ты можешь", - он хлопнул То но Тюдзё по плечу. "Так?"

То но Тюдзё улыбнулся, глаза его сияли. "Ты даже не представляешь, что для меня значит, услышать это от тебя."

"А как же, приятель. Зачем же нужны друзья?"

* * *

Это поэтическое состязание просто было чересчур длинным, решил Ранма. И по большей части - унылым-преунылым. На полпути однако, Ранма пришел к безрадостному заключению, что поэзия и проза, которые до смерти надоели ему в школе, были захватывающими и динамичными по сравнению с писаной широкой публикой халтурой. Благодаря некоторым образчикам, даже его стихи выглядели неплохо, ощутил он маленький триумф.

То но Тюдзё вскоре после этого разговора ушел, сославшись на головную боль и еще раз напомнив Ранме встретиться с его сестрой. Коремицу, сбегав за очередным подносом с закусками, уснул, свернувшись у него под боком, тихонько похрапывая. Между тем, большинство соперников были уже на грани подпития, если не далече в долине пьяного кутежа, и ситуация понемногу накалялась. Ранме приходилось прислушиваться, чтобы услышать поэтов.

Вообще, он не особенно беспокоился. Он был уже вполне себе поэтизирован. Единственный интересный момент был, когда Набики, которую в этом времени звали Тейши, выступала против Сайсё по теме "безнадежная любовь". Тейши уставилась на Сайсё, в тайне веселясь, и хрипло продекламировала:

"Вновь приходит рыбак
в ту бухту, где травы морские
уж давно не растут, —
но напрасны его старанья,
упованья на радость встречи… " (ККС 623)

Сайсё скривил губы, насмешливо ухмыльнувшись:

"Ряске на мелководье
подобна и моя любовь
плывет по реке
горьких слез -
тебе не понять."

Его надменный вид, когда свою последнюю строчку он обратил прямо к Тейши, был бесценен, еще забавнее было то, что победу присудили Тейши. Честно говоря, Ранма заметил, что Го-Сайхо в любом случае присуждал победу той команде, которая выставляла девушку. Не мудрено.

Были и другие стихи, но все они смешались у Ранмы в голове, гуляш из вспомогательных глаголов и осоловелого символизма. Пока он не услышал свое имя и не вскочил на ноги. Это было его последнее стихотворение. Самое последнее.

Темой была любовь, как назло, видимо, в связи с тем, что Го-Сайхо был неуемным извращенцем; соперником Ранмы был Цуру Мокуито, который пламенно поглядел на Ранму, прежде чем начать свое стихотворение:

"Ничего ты не знаешь
о моей невянущей страсти,
дикой и бурной,
как белые волны залива,
где сбираются дикие утки."

Больше всего неприятностей Ранме доставило его стихотворение о любви; что-то в нем прямо-таки противилось Таким Словам. По какой-то причине, пока он мучился над ним, а Коремицу тревожно топтался на заднем плане, Ранма думал об Акане, и ему не хватало слов. Он смотрел и смотрел на бледно-зеленый лист бумаги, и разум его был девственно чист, за исключением яростного, неизъяснимого желания оказаться дома, чтобы драться со своей Акане и быть собой. Эта самая мысль, одинокая и пронзительная, наконец, побудила его написать стихи, которые он теперь зачитал:

"Может быть, оттого,
что сердце, любовью объято,
устремляется вдаль,
недоступны ему страданья
бренной плоти в земной юдоли… " (ККС 523)

Он поздравил себя с написанием стихотворения, которое могло одурачить людей, заставив их поверить, что оно о любви, на самом деле, о любви не писав. Но когда слова срывались с его языка, он думал об Акане, его Акане, его собственной, и в глубине души задавался вопросом, а не обдурил ли он сам себя.

И вот стоял он посреди шумного празднества, равнодушно ожидая судейства. И напоминал себе, что ему в сущности нечего волноваться победит он или нет; очевидно, что решения Отошедший от дел Император выносил, как бог на душу положит. Но даже если и так, было в его ожидании и больное место, будто открытая рана трепыхалась под солонкой. И Ранма вынужден был признать, что ему не все равно, хотя он твердо сказал себе, это потому, что речь шла об Искусстве Боевой Поэзии, а он никогда, никогда, никогда не проигрывал ни в чем, если в названии упоминались Боевые Искусства.

Го-Сайхо глубоко задумался, он переводил взгляд с Ранмы на Мокуито и обратно, брови его сошлись к переносице. Время от времени он бормотал что-то шепотом, но к решению, кажется, ничуть не приблизился. Ранма обменялся взглядами с Мокуито, чувствуя, как занимается его боевая аура.

Ожидание убивало его. Нервно ухмыльнувшись, Ранма буркнул, обращаясь к Мокуито: "Хорошие стишки, Утёнок." Почему старый хрыч попросту не прикинет: "Вышел месяц и тумана, вынул ножик из кармана..." - или еще что?

Мокуито спрятал руки в рукавах, свирепо глядя перед собой. "Да уж получше твоих, Средний Советник." Тон его был преисполнен презрения к титулу Ранмы. "По крайней мере, я не использую предположений столь нелепо."

"Нелепо, ха?" - Ранма качнулся вперед, перенеся вес на носки. Весь вечер его так и тянуло подраться. "По крайней мере, я способен отыскать предмет поинтереснее, чем писать о птичках!" Подвыпившие гости стали замечать что-то пошло не так, но Ранму уже несло. "У тебя птицы вместо мозгов или, может, это потому, что у тебя птичьи мозги. И потом, Утя, тебе не проспрягать вспомогательный глагол, даже ради спасения собственной жизни!"

Это последнее страшное оскорбление, должно быть, оказалось слишком при крайней чувствительности Мокуито, так что он с нечленораздельным яростным воплем ринулся к Ранме. Ранма выгнулся в сторону, чтобы Мокуито промчался мимо и врезался в пейзаж Сумы, отправив в полет каменную рыбку. Самодовольно оглянувшись через плечо на распростертую кучу халатов, Ранма ухмыльнулся: "Хорошо смеется тот, кто смеется последним, понял? Так тебе..."

Его мысль была прервана невероятно быстрой подсечкой, которая молнией сверкнула из-под кипы шёлка. Среагировав как раз достаточно быстро для того, чтобы удержаться на ногах, Ранма врезался в холмы Ёсино, и они с громким хрустом обрушились под его весом. Дурацкая шапка скользнула ему на глаза, и Ранма сдвинул ее на место как раз вовремя, чтобы увидеть, что нога Мокуито вот-вот припечатает ему по носу. Перекатившись на бок, давя перламутровый вишневый цвет, он почувствовал удар в нескольких сантиметрах от своего уха. Захватив лодыжку Мокуито, он резко дернул, и противник тяжело рухнул на пол.

Они прокатились по разбитому сухама, путаясь в халатах друг друга. Ранма почувствовал, что расстался с верхним халатом, Мокуито порвал ему рукав. Драка отнюдь не была такой уж односторонней, как он ожидал; захват у Мокуито был словно тиски, так что скоро Ранма обнаружил себя опрокинутым на спину и пришпиленным рукой противника к останкам холма вниз головой.

Выход был позади в каких-нибудь десяти метрах, бурлящих одеждами бегущих зрителей. В горле клокотало какое-то бульканье, лежа, сквозь решетку пальцев Мокуито Ранма увидел, как Аои, опираясь на руку Тейши, тяжело направляется к выходу. Перед тем покинуть зал, она повернула голову и заморозила Ранму презрительным взглядом. "Нет, Акане", - мелькнула мысль, когда она скрылась за дверью, - "Я не проигрываю. Не этому придурку... Я... не... проиграю!"

Резким отчаянным ударом ногами он отправил Мокуито в полет, перебросив его через голову, и вскочил, опираясь на одно колено и тяжело дыша. "Что за черт?" - взревел он про себя, приготовляясь к новому нападению, мало-мальски очистив разум. "Эти парни должны быть слабаками, я должен был прибить эту ксерокопию Мусса со связанными руками..."

Мокуито принял стойку напротив, и они закружились легко, прежде чем броситься вперед и снова сойтись в ближнем бою. Зона доступа у Мокуито была чуть больше, и Ранма обнаружил, что уклоняется чаще, чем ему бы хотелось, иногда безуспешно. По-прежнему ожидая, что его соперник вытащит оружие из рукавов, Ранма слегка заколебался, и этого было довольно, чтобы он пропустил несколько сильных ударов. Ранма все же превосходил противника в скорости и пользовался этим преимуществом, однако бой оборачивался не в его пользу. Выдав особую серию ударов ногами в воздухе, он кувыркнулся назад, чтобы выиграть немного пространства и перегруппироваться, и при этом, готовый ринуться в бой, оказался рядом с одной из поддерживающих потолок колонн.

Что-то со слабым свистом рассекло воздух, и Ранма почувствовал, что его правая рука взметнулась к столбу и застряла там. Поглядев вниз, он увидел три металлических метательных дротика, вонзившихся в колонну и пришпиливших к ней его рукав. Они выстроились рядком один к одному на несколько сантиметров ниже его руки. Ранма отчаянно пытался выдернуть руку, но, к несчастью, этот его рукав был по-прежнему накрепко пришит к халату, и богато изукрашенная ткань отказывалась поддаваться. Мокуито приближался, на лице его играла снисходительная улыбка.

"Как кстати, что наша битва завершится тем самым приёмом, которым ты дразнил меня поначалу" - хохотнул он. "Уж ты-то должен знать, что меткость и сноровка мне служат на охоте, однако, смотришь свысока. Меж тем, они не подвели меня и в охоте на тебя. А теперь", - он драматически вздохнул, - "Игра окончена. В этот раз, я победил."

Пока он приближался, Ранма пытался вытащить дротики свободной рукой, но они слишком глубоко вошли в твердую, чуть не окаменелую, древесину колонны. Мокуито уже готовился к своему решающему удару, когда Ранма почувствовал, что ткань его рукава, наконец, начала поддаваться. Напрягая все силы, он рванул руку вниз и услышал, как ткань громко затрещала, другую руку он занес для апперкота, в который вложил всю мощь корпуса и ног.

Мокуито среагировал на звук рвущегося рукава, но отводить удар было уже поздно; его рука с треском прошила насквозь бумажную стену как раз позади того места, где только что была Ранмина голова, когда кулак Ранмы звонко врезался в его подбородок. Негромко крякнув, Мокуито отлетел назад, к небольшой группке людей, которые с интересом наблюдали за борьбой. Некоторые из них были отброшены его безжизненным телом.

Отряхнувшись, Ранма приготовился помогать им выбираться из-под Утиной тушки. Однако прежде чем он подошел, Мокуито, словно кукла, отлетел в сторону, и один из сбитых начал подниматься на ноги, гнев его черной тучей клубился над ним, обещая гибель. Вакэ но Йошикичи.

"РРРРРРРРРРРРРРАНМАААААААА!"

"Блин, и ты туда же!" - подумал Ранма, быстро оглядевшись по сторонам. Людей в зале оставалось немного - несколько компаний, которые задержались поглядеть и Го-Сайхо, по-прежнему, в глубокой задумчивости - но, в любом случае, для драки эта зала не особенно годилась.

"Наружу!" - решил он. "Уж снаружи-то я смогу оторваться! Все, что нам нужно, найти садик..." - с этой мыслью, он обернулся к Йошикичи. "Слышь, хочешь драться - давай, где народу поменьше." Ранма выбрал дверь и рванул, Йошикичи - за ним попятам.

Он должно быть здорово ждал этой драки, потому что едва дотерпел, когда они окажутся за дверью, и принялся наносить удары. Ранма обнаружил, что сцепился с ним, короткими прыжками продвигаясь назад по коридору, когда шквал ударов на мгновение ослабевал.

"Я имел ввиду снаружи!" - наконец, заорал он, отскочив назад, метров на девять. "Снаружи!"

Йошикичи злобно улыбнулся. "Хочешь продолжать снаружи?" - проговорил он, обнажая клыки. "Очень хорошо." Утвердившись там, где стоял, он широко развел руками, сгребая воздух, а когда руки оказались у него перед грудью, закричал: "ЧО-ГА-ДАН!"

У Ранмы едва ли было время удивиться, что происходит. Два сгустка ки сорвались с ладоней Йошикичи и, двигаясь по малой дуге, пересеклись в паре десятков сантиметров перед Ранмой. Он почувствовал, как его отбросило назад волной жара, и вылетел вниз по коридору, через комнату, которая промелькнула у него перед глазами, через стену, которая легонько хрустнула, в сумерки в саду.

"Снаружи! Наконец-то!" - подумал он, несмотря на боль, вызванную ударной волной, как раз перед тем, как жар сменился сладостной прохладой. Вода.

Как хорошо, что в этом времени у него не было проклятья. Он пробился к поверхности, готовый драться. "Иди и достань меня, Свинтус!" - выкрикнул Ранма с вызовом.

Стоп. Неправильный голос. Руки сами собой сжались в кулаки - и они были слишком маленькими. Чересчур маленькими.

Нет.

Содрогнувшись, от мерзкого дежа-вю, Ранма протянул эти свои слишком маленькие руки к своей груди под одеждой. Нервно сглотнув, распахнул отвороты и поглядел вниз.

Это абсолютно точно была не та грудь, которую он хотел бы увидеть. Она хотела бы.

Она закричала.(прим. 5)

* * *

Го-Сайхо встрепенулся, будто у него в голове засветили фонарь.

"Ну, конечно! О чем тут думать! Выбор очевиден. Стихотворение, которое выражает самое что ни на есть истинное чувство, то что ближе всего ухватило самую сущность темы, это... "

Он оглядел залу, внезапно осознав, что никто его не слушает. Говоря по правде, вокруг никого и не было. Зала была завалена, опустевшими подушками, остывшей едой и порушенными архитектурными элементами. Неподалеку от того места, где сидел Господин Ранма, тихонько посапывал его слуга. С одной стороны залы к колонне были пришпилены обрывки ткани, а рядом без сознания лежал Мокуито.

"Как они могли затеять драку без меня?" - надулся Император. "Они же знают, как я это люблю." Он побрел поглядеть, как там Мокуито, и приземлился на животе у бессознательного тела, снова глубоко задумавшись. Спустя немного времени, новый фонарь зажегся в его крошечном мозгу, еще ярче, чем тот, первый. "Знаю! Мы просто устроим новое состязание на будущей неделе! Ооо, надо начинать придумывать темы! И разрабатывать костюмы, и собирать команды, и..." - он склонился и поглядел в бессмысленное лицо спящего Мокуито. "Здорово, правда?"

Мокуито нечего было ответить.

* * *

Немного погодя, растерянный Коремицу медленно пришел в себя, смутно осознавая, что он пропустил все самое интересное. Господин Ранма, должно быть, принялся защищать свои стихи; по правде говоря, он продержался намного дольше чем обычно, прежде чем взорваться. Коремицу состроил печальную гримасу. Вне всякого сомнения, одеяния Ранмы теперь в лохмотьях, ну просто, как всегда. Иногда Коремицу хотелось бы прислуживать менее беспокойному господину или, чтобы враги господина Ранмы были хоть самую капельку менее кровожадными; нынче молодые люди дрались четыре-пять раз на неделе, и разрушительная сила их росла с каждой стычкой. Коремицу не удивился бы, разгроми они столицу в один прекрасный день.

Ну что ж. Он отряхнулся и собрал имущество, которое позабыл Ранма. По его прикидкам экзорцист для госпожи Аои - и господина Ранмы - должен был прибыть в течение нескольких часов. К тому времени господин Ранма разберется со своими... комментариями и критикой.

Меж тем Коремицу было чем заняться.

КОНЕЦ ПЯТОЙ ЧАСТИ